Живые цифры - Страница 12

1884 год, замечательный неурожаем и закрытием фабрик, не привлек, однако, в воспитательный дом кормилиц. «13 апреля было 1395 детей, а кормилиц только 580. Медицинский отчет за это время говорит: „дети хронически голодают“, значительная часть кормилиц должна была кормить по трое детей».

Кстати, обратите внимание на этот факт «закрытия фабрик», который, как видите, убавил приток кормилиц в воспитательный дом. «Бабье чутье» тех бедных крестьянских женщин, которых гнала бы в кормилицы нужда, подсказало им, что теперь, когда фабрики закрываются, матери волей-неволей, из совести будут сами кормить своих детей хоть и впроголодь, а секретных будет совсем мало, так как девки будут волей-неволей сидеть дома… «Незачем и идтить в Москву!»

Возвратимся, однако, к кормилицам.

«Ненормальное душевное состояние кормилиц, — говорит г-н Михайлов (стр. 9), — которым нередко приходится оставлять деревню помимо собственного желания, не может оставаться без влияния на их молоко. Женщина, идущая в воспитательный дом, иногда могла только что потерять своего ребенка и находиться под впечатлением свежего горя. Все эти обстоятельства прямо влияют на здоровье кормилиц и детей, которых они кормят». Кроме истощающего кормилицу душевного гнета, мы видели, что недостаток в них вынуждает начальство воспитательного дома давать иной кормилице по два и даже по три ребенка, то есть истощать ее сверх всяких мер.

Из всего этого выходит следующее: кормилица, идущая в воспитательный дом «из нужды» и, следовательно, материально плохо обеспеченная, дома плохо питавшаяся, да удрученная горем, да вынужденная кормить двух-трех, изнуряется, во-первых, сама, между прочим и вследствие различных искусственных способов развить молоко (селедка, двойные порции пищи и т. д.), и не питает в должной степени ни одного из брошенных детей, находящихся на ее руках. Смертность поэтому в воспитательных домах такая: в Петербурге 31 %, в Москве 40 %. (Это смертность в воспитательных домах, а не в деревнях.)

Но в то же время и дети кормилиц мрут в деревнях в не меньшем количестве, чем мрут их питомцы в воспитательном доме. «Верейское земство попыталось раз собрать сведения о тех местностях, где принимаются питомцы, относительно смертности как этих последних, так и детей местных жителей». Получились, по словам г-на Михайлова, поражающие данные. В приходах, где отсутствуют питомцы, замечается прирост населения, а где были питомцы, там не только не оказывается прироста, но даже обнаруживалась значительная убыль населения. Смертность своих детей шла прогрессивно с приемом питомцев в семью (стр. 18).

Таким образом, «смерть», «изнурение», «истощение» идут от язвы «купона» во все стороны. 26 тысяч секретных матерей, 26 тысяч брошенных детей, около той же цифры тысяч матерей, бросивших своих детей, и еще такое же количество детей, оставленных матерями для воспитательного дома!

Но это еще не все.

При распространении в фабричном населении проституции и сифилиса, естественно, что в этих десятках тысяч выброшенных им детей немалое количество таких, которые родятся зараженными этой болезнью. И вот от них, этих больных детей, заражаются наемные кормилицы; эти кормилицы, возвращаясь в деревню, заражают собственных детей, и, таким образом, гибельная болезнь широко раздвигает пределы своего владычества в народной среде.

Не все еще и это!

Бедность, которая гонит крестьянку-мать в кормилицы, заставляя ее бросить своего ребенка, чтобы кормить чужого, тоже брошенного, в конце концов надоумила ее извлекать из этих детских смертей и несчастий по крайней мере материальную выгоду. Плату кормилицы-воспитательницы получают за детей от одного до трех рублей в месяц, сообразно возрасту ребенка. До первого года платят 3 рубля, затем плата постепенно уменьшается. Многим кормилицам, с более меркантильным воззрением на дело, конечно, невыгодно иметь ребенка за пониженную плату, поэтому они стараются сбыть подросшего, то есть рублевого ребенка и получить взамен его помоложе, то есть трехрублевого. То есть сбывают подросшего уже ребенка в такие семьи, бедность которых рада и рублю, а сами берут себе новых питомцев. Таким образом, кроме смерти, сифилиса — пришло с брошенным ребенком в деревню и бесчеловечное барышничество людьми, разврат, которому нет имени.

Наконец, не дремлет в этом царстве смерти и деревенский столп — кулак. И он прочно и твердо держит в этом деле свое кулацкое барышническое знамя.

«При выдаче платы кормилицам существует то неудобство, что они должны сами являться в воспитательный дом за получением. Исключения, когда кормилица может получить плату на месте, — весьма редки. Где же бедной женщине, имеющей кучу своих детей и взявшей питомца, пускаться в Петербург или Москву, которые иногда отстоят от деревни, где она живет, на 100 и более верст?» Вот тут-то на помощь бедной женщине и является кулак. «Так как выдаваемые кормилицам на питомцев билеты, по которым они могут получать деньги, представляют известную ценность, то эти билеты и сделались предметом наживы местных ловких людей, которые, во-первых, получают деньги за кормилиц по сотням билетов, взимая за это хорошие проценты, и, во-вторых, принимают эти билеты в заклад». «Мы знаем, — говорит г-н Михайлов, — один город в Московской губернии, где все почтенное купечество и „уважаемые“ кабатчики широко промышляют питомническими билетами, принимая их в залог по 10 копеек за каждый месяц и отпуская под них товар. Не редкость встретить в одних руках таких цапких людей по 300 и по 500 билетов».